Шибуми - Страница 33

– Простите, учитель. Но я не могу представить себе такой жизни. Какой же смысл тогда вообще жить?

Отакэ-сан кивнул. Он читал о том, что мистики обычно не способны понять обычных людей, лишенных этого дара. Ему стало немного не по себе, когда он вспомнил, что, если мистики теряют свой дар – а с большинством из них это рано или поздно случается, – их охватывает панический ужас и они впадают в глубокую депрессию. Некоторые при этом ищут спасения в религии, пытаясь искусственно, с помощью медитации, возродить в себе утраченную способность. Другие даже совершают самоубийства, такой ненужной и бессмысленной кажется им жизнь, лишенная мистических перенесений.

– Никко! Меня всегда глубоко интересовало все, что связано с мистицизмом, поэтому прошу тебя, позволь мне задать тебе несколько вопросов о том, что ты называешь “отдыхом”. В рассказах мистиков о собственных перенесениях, которые мне до сих пор доводилось читать, встречается столько совершенно произвольных терминов, так много различных противоречий, поэтических сравнений и парадоксов! Такое впечатление, что они пытаются описать нечто, слишком сложное для того, чтобы его можно было выразить словами.

– Или слишком простое, сэр.

– Да. Возможно, ты и прав. Слишком простое. Отакэ-сан сильно надавил себе на грудь, чтобы облегчить напряжение, и взял из коробочки еще один мятный леденец.

– Скажи мне, с каких пор появились у тебя эти ощущения?

– Они были всегда.

– С тех пор, как ты был ребенком?

– Всегда.

– Понятно. А сколько времени это состояние обычно продолжается?

– Это не имеет значения, учитель. Там нет времени.

– Что же там есть? Вечность?

– Нет. Там нет ни времени, ни вечности.

Отакэ-сан, улыбаясь, покачал головой:

– Неужели и от тебя мне придется выслушивать все те же расплывчатые термины и поэтические парадоксы?

Николай чувствовал, что именно это раскладывание по полочкам, расчленение неразделимого на мертвые составляющие превращает бесконечно простое понятие в сумбурную путаницу и хаос, но он не знал, как выразить свои ощущения с помощью таких неуклюжих, топорных инструментов, как слова.

Отакэ-сан пришел к нему на помощь:

– Так ты говоришь, что, переходя в это состояние, ты теряешь ощущение времени? И ты не знаешь, как долго оно продолжается?

– Я совершенно точно знаю, сколько времени это длится, сэр. Ведь, уходя, я на самом деле остаюсь здесь. Я – везде, а значит, и там, где мое тело, я с ним. И это совсем не то, что сон наяву. Иногда такой отдых длится минуту или две. А бывает, и несколько часов. Он продолжается ровно столько, сколько необходимо.

– И часто они приходят к тебе… эти минуты отдыха?

– По-разному. Самое большее – два-три раза в день. А иногда они могут исчезнуть на целый месяц. Когда такое случается, я начинаю тосковать по ним, мне их очень недостает. И я боюсь тогда, что они уже никогда не вернутся.

– Скажи мне, ты можешь вызвать у себя такое состояние по собственному желанию, простым напряжением воли?

– Нет. Но я могу перекрыть ему путь, как бы это сказать, заблокировать вход. Нужно вести себя очень осторожно, чтобы они не исчезли навсегда, чтобы минуты эти могли вернуться вновь, когда мне понадобится.

– А как ты можешь перекрыть им путь?

– Поддавшись гневу. Или ненависти.

– Значит, тебе не уйти в это состояние, если тебя душит ненависть?

– Разумеется, это невозможно. Ведь это полностью противоположно ненависти.

– Может быть, это любовь?

– Это не связано с любовью, потому что не касается людей.

– Чего же это касается?

– Всего. Меня. Это одно и то же. Когда я отдыхаю, мы – я и все, что меня окружает, становимся… Не знаю, как это выразить…

– Ты сливаешься со всем, что тебя окружает, становишься с ним единым целым?

– Да. Нет, это не совсем точно. Я не становлюсь единым целым со всем, что меня окружает. Я возвращаюськ этому единению и слиянию. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Пытаюсь понять. Вот, например, что ты испытал, пока мы играли? Опиши свои ощущения, Николай беспомощно развел руками:

– Как же я это сделаю?

– Попытайся. Начни так: мы играли, и я как раз поставил пятьдесят шестой камень… и… Продолжай.

– Это был пятьдесят восьмой камень, учитель.

– Хорошо, пусть будет пятьдесят восьмой. И что же случилось дальше?

– Дальше… Течение игры было чистым и правильным, и постепенно оно начало уносить меня туда, на луг. Это всегда начинается на фоне какого-нибудь движения… вроде струящейся воды… Речного потока, стремящегося вдаль, ветерка, когда он, пролетая над полями, колышет волны спелого риса, или пышных и свежих листьев; облаков, медленно плывущих в вечной безбрежности неба… Со мной это случается также, когда игра идет классическая, размеренная: плавные переходы, ровные, текучие ряды камней го тоже могут унести меня туда, на мой луг.

– На луг?

– Да. Это место, в которое я перехожу. Так я и узнаю, что минуты отдыха пришли.

– Это настоящий, реальный луг? Он существует в действительности?

– Да, разумеется.

– Луг, на котором ты когда-то бывал? Любимое, запомнившееся тебе место?

– Я не могу его помнить. Я никогда не бывал на нем в умаленном, сжатом состоянии.

– Сжатом?

– Понимаете… Когда я живу только в своем теле и не отдыхаю.

– Так, значит, ты считаешь, что нормальная, обычная жизнь – это умаленное, сжатое состояние?

– Я думаю, что то состояние, когда я отдыхаю, – нормально. А это, теперешнее… оно временное и… ну да, сжатое.

– Расскажи мне об этом луге, Никко.

– Он треугольной формы. Склоны его уходят вверх, в вышину. Трава там высокая, пышная. Животных нет. Никто и ничто никогда не топтало этой травы, не приминало ее, не использовало как пищу. Там растут цветы, в воздухе чувствуется легкое теплое дуновение… Блеклое небо. Я всегда рад вновь превратиться в траву.