Все эти годы, пока Николая носило по Западному полушарию, он всегда и везде возил с собою три духовных якоря, спасавших его корабль от бурь, три маяка, всегда приводивших его в тихую гавань; ларец для го, в котором воплощалась для него вся его любовь, нежность и преданность своему названому отцу, выцветшее, пожелтевшее письмо, служившее для него символом несгибаемого японского духа, и сад – не тот сад, который уничтожили бандиты, но тот идеальный образ сада, который он носил в своей душе и бледным, несовершенным отражением которого был этот погубленный участок земли. Обладая тремя этими вещами, он чувствовал себя счастливым и очень богатым.
Мысли Николая, освободившись наконец от стягивавших их уз, скользили, свободно лавируя среди обрывков идей и воспоминаний, и вскоре, сам не заметив, как это случилось, он оказался на холмистом горном лугу, слившись воедино с шелестящей травой и золотистым солнечным светом.
Дома… После стольких лет скитаний.
– Никко?
– Хм-м-м?
Хана прислонилась спиной к его обнаженной груди. Он прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
– Никко, а ты уверен, что не поддался, позволив мне выиграть?
– С какой стати мне это делать?
– С такой, что ты удивительный человек. Необыкновенный. И очень чуткий.
– Я не играю в поддавки. И чтобы доказать тебе это, в следующий раз мы поставим на максимум, Она тихонько рассмеялась.
– Я подумала, что получится каламбур – каламбур по-английски.
– О?
– Я могла бы сказать: “Ты и так на взводе”
– Ох, это ужасно.
Обхватив Хану сзади, он крепко обнял ее, прижав к себе и ласково накрыв ладонями ее маленькие круглые груди.
– Единственное, что меня утешает, это твой сад, Никко. Я рада, что они пощадили его. Ты столько лет ухаживал за ним, вложил в него столько любви и труда, что я бы просто не вынесла, если бы они что-нибудь с ним сделали.
– Я знаю.
Не было смысла говорить ей, что сада больше нет. Настало время пить чай, который Николай приготовил для них обоих.