Шибуми - Страница 112

112

Хел улыбнулся:

– А ты встречал когда-нибудь француза, о котором нельзя было бы этого сказать?

– И то правда. Просто удивительно, как это немцам удалось захватить Францию и удерживать ее, имея в своем распоряжении всего лишь несколько дивизий, если вспомнить, что каждый из тех, кто не участвовал в хитроумном и коварном маневре массовой сдачи в плен, задуманном с целью истощения немецких ресурсов – ведь фашисты вынуждены были кормить пленных, – отважно и энергично сражался в рядах движения Сопротивления. Найдется ли во Франции хоть одна деревушка, в которой теперь нет площади Сопротивления? Однако следует отдать должное французам – нельзя забывать о том, какой смысл они вкладывают в понятие сопротивления. Любой владелец гостиницы, запросивший со своего немецкого постояльца непомерно высокую цену, считает себя активным участником Сопротивления. Любая потаскуха, наградившая немецкого солдата триппером, – мужественный борец за свободу. Все те, кто повиновался бошам, но при этом желчно воздерживался от приветливого утреннего “bonjour”, – все они герои!

Хел расхохотался.

– Ты слишком строг к французам.

– Это история строга к ним. Я имею в виду настоящую историю, а не ту “verite a la cinquieme Republicue”<Правда для пятой Республики (франц.)>, которой они учат наших детей в школах. По правде говоря, французы мне все-таки больше по душе, чем какие-либо другие иностранцы. Столетиями они жили рядом с басками и за это время успели перенять от них некоторые достоинства – смекалку, проницательность, умение глубоко, по-философски заглянуть в глубь вещей, чувство юмора. Все это в какой-то мере сделало их лучше “других”. И тем не менее я вынужден признать, что они до смешного нелепы, точно так же как невозможно не согласиться, что англичане – неуклюжие пачкуны, итальянцы – невежды, американцы – все, как один, неврастеники, немцы – романтически настроенные свирепые дикари, арабы – норовистые и порочные голодранцы, русские – грубые, неотесанные варвары, а голландцы делают сыр. Взять хотя бы такое яркое проявление нелепого и смехотворного поведения французов, как их попытки соединить свою недальновидную страсть к деньгам с погоней за призраком gloire<Слава (франц.)>. Те же самые люди, которые разбавляют свое прекрасное бургундское вино ради ничтожной прибыли, добровольно, с готовностью тратят миллионы франков на заражение Тихого океана ядерными отходами, надеясь, что их сочтут равными американцам по техническому развитию. Им самим кажется, что они подобны хрупкому Давиду, который обхватил Голиафа и вот-вот победит его. разжав железную хватку великана. К несчастью, истинная их репутация за границей отличается от этого образа, созданного их воображением; всему остальному миру их действия представляются смехотворным поведением влюбленного муравья, который, карабкаясь по ноге коровы, уверяет ее, что он будет с ней нежен и ни в коем случае ее не обидит.

Ле Каго опустил глаза, задумчиво разглядывая крышку стола.

– Не могу придумать, что бы еще такое сказать о французах; придется пока закончить на этом.

Подсев к ним за стол, вдова придвинулась поближе к Ле Каго и прижалась коленом к его ноге.

– Эй, а у вас посетитель там, внизу, в Эшехелиа, – обратилась она к Хелу, употребляя баскское название его замка. – Девушка. Нездешняя, приехала вчера вечером.

Хел нисколько не удивился, что новость эта уже докатилась до Ларро, деревушки, находившейся за три горных хребта и пятнадцать километров от его дома. Вне всякого сомнения, в окрестных деревнях узнали об этом событии уже через четыре часа после появления незнакомки.

– Что вам известно о ней? – спросил Хел. Вдова пожала плечами и опустила кончики губ, показывая, что сведения, которые она может сообщить, – весьма скудны.

– Она выпила чашку кофе у Жорегиберри, и у нее не было денег, чтобы заплатить. Она шла пешком всю дорогу от Тардэ до Эшебара; несколько раз ее видели с окрестных холмов. Она молода, но не настолько, чтобы не забрюхатеть. На ней штаны, обрезанные выше колен, так что все ноги ее на виду, и говорят, что у нее полная грудь. Ее приняла ваша женщина; она оплатила ее счет Жорегиберри. У нее английский акцент. Старые кумушки из вашей деревни болтают, будто она потаскушка из Байонны, которую турнули с фермы за то, что она спала с мужем своей сестры. Как видите, известно о ней совсем немного.

– Так ты говоришь, она молоденькая, и грудь налитая? – воскликнул Ле Каго. – Нет сомнений, она ищет меня, самого опытного из мужчин, чтобы испытать все до конца!

Вдова ущипнула его за ногу.

Хел встал из-за стола.

– Я, пожалуй, отправлюсь домой, приму ванну и посплю немного. Ты едешь со мной?

Ле Каго искоса взглянул на вдову:

– Что ты об этом думаешь? Ехать мне?

– Поступай как знаешь, старый распутник, мне-то какое дело?

Но стоило ему слегка приподняться, как она ухватила его за ремень и потянула вниз.

– Я, наверное, немного задержусь, Нико. Вечерком загляну к тебе – посмотрю на эту девчонку с голыми ногами и большими сиськами. Если она мне понравится, то я, возможно, осчастливлю тебя и останусь погостить подольше. Ух!

Хел уплатил по счету и пошел к своему “вольво”; основательно пнув его ногой в заднее крыло, он сел и покатил к дому.

ЗАМОК ЭШЕБАР

Поставив машину на площади Эшебара (Николай не позволял автомобилям въезжать на свою территорию) и на прощание как следует врезав кулаком ей по крыше, Хел пошел по дорожке к замку, как всегда при возвращении домой чувствуя отеческую нежность к этому великолепному строению семнадцатого столетия, в восстановление которого он вложил многие годы самозабвенного труда и миллионы швейцарских франков. Это было то, что он любил больше всего на свете: неприступная крепость, защищавшая его тело и дух от хаоса двадцатого века. Пройдя через массивные железные ворота, Николай остановился, чтобы пощупать влажную, еще рыхлую землю вокруг только что высаженного у дорожки куста, и в этот момент ощутил приближение смутной, точно раздробленной ауры, которая не могла принадлежать никому другому, кроме Пьера, его садовника.

112